Неточные совпадения
Выдаются дни беспощадные, жаркие и у нас, хотя без пальм, без фантастических оттенков неба: природа, непрерывно творческая здесь и подолгу бездействующая у нас, там кладет бездну сил, чтоб
вызвать в какие-нибудь три месяца жизнь из
мертвой земли.
Чиновник сказал: «так вот от этого
вызова не откажетесь» и ударил его по лицу; франт схватил палку, чиновник толкнул его в грудь; франт упал, на шум вбежала прислуга; барин лежал
мертвый, он был ударен о землю сильно и попал виском на острый выступ резной подножки стола.
И мне страшно вдруг стало. Дрожал я,
На кладбище я будто стоял,
И родных мертвецов
вызывал я,
Но из
мертвых никто не восстал.
При лиловом свете столовой мореного дуба все лица стали
мертвыми, и гости старались искусственно
вызвать румянец обильным возлиянием дорогих вин.
Настанет год — России черный год, —
Когда царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных
мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин
вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: —
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож.
Вокруг него суетились знакомые люди; являлись, исчезали, что-то говорили ему, — он отвечал им, но речи их не
вызывали в нем никаких представлений, бесследно утопая в бездонной глубине
мертвого молчания, наполнявшего душу его.
Кто-то невидимый
вызвал его раньше времени; кто-то невидимый бродил в потемках по русской земле и полной горстью, как сеятель щедрый, сеял тревогу, воскрешал
мертвые надежды, тихим шепотом отворял завороженную кровь.
В рыбьем молчании студентов отчетливо звучит голос профессора, каждый вопрос его
вызывает грозные окрики глухого голоса, он исходит как будто из-под пола, из
мертвых, белых стен, движения тела больного архиерейски медленны и важны.
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той
мертвой пустоты,
Которую в моем дому встречаю —
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня, Господь)
Погибшего, но милого созданья…
Тень матери не
вызовет меня
Отселе, — поздно, слышу голос твой,
Меня зовущий, — признаю усилья
Меня спасти… старик, иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдет!
Таким образом, одна основная метафизическая и космическая катастрофа грехопадения, введя в мир смерть, обусловила и
вызвала другую космическую катастрофу, но уже благую и радостную, — воскресение
мертвых, предваряемое воскресением Одного — Первенца от
мертвых, и преображение всего мира через создание «новой земли и нового неба, в них же правда живет».
В атмосфере буйно-радостной и напряженно-страдающей жизни, которою трепещет «Война и мир», Борис
вызывает прямо недоумение: для чего это замораживание бьющих в душе ключей жизни, для чего эта
мертвая карьера? Каким-то недоразумением кажется это, каким-то непонятным безумием. Как в восьмидесятых годах Толстой писал в дневнике: «Все устраиваются, — когда же начнут жить? Все не для того, чтобы жить, а для того, что так люди. Несчастные. И нет жизни».
В
мертвых и бесплодных недрах человечества только чуть сочатся вялые струйки жизни, ничего из этих недр не
вызовешь.
Самого слабого биения жизни нет в его душе, только зевоту и тяжкую скуку
вызывают его
мертвые христианские добродетели.
Когда чума от смрадных,
мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин
вызывать...
Она стояла за панихидами и при отпевании и даже при ощущении в могилу, самом страшном моменте похорон, когда стук первого кома земли о крышку гроба отзывается в сердце тем красноречием отчуждения
мертвых от живых, тем страшным звуком вечной разлуки с покойным близких людей, которые способны
вызвать не только в последних, но и в окружающих искренние слезы.
Но эта сила была при ее жизни.
Мертвая она не
вызывала даже сожаления. В ее смерти — его спасение.
Всеми силами разгоряченного мозга она
вызывала милое лицо тихонького мальчика, напевала песенки, какие пел он, улыбалась, как он улыбался, представляла, как давился он и захлебывался молчаливой водой; и, уже, казалось, становился близок он, и зажигалась в сердце великая, страстно желанная скорбь, — когда внезапно, неуловимо для зрения и слуха, все проваливалось, все исчезало, и в холодной,
мертвой пустоте появлялась страшная и неподвижная маска идиота.